— Я к этим мерзким письмам никакого отношения не имею. Для меня они были тяжелым потрясением.

— А для Фебы?

— Она расстроилась, хотя виду не подала. Ей это вообще свойственно: виду не подаст, но принимает все очень близко к сердцу.

— А как восприняла анонимки ваша жена?

— Кэтрин держалась хладнокровно. Иначе бы я не попросил ее напечатать письмо, адресованное Мэки. Мне хотелось посмотреть, как она на это письмо отреагирует.

— И как же она отреагировала?

— Совершенно спокойно — что, вообще говоря, на нее не похоже. Все это время Кэтрин вела себя идеально, а затем, через неделю после Пасхи, она уехала в Рино, и вскоре я получил письмо от ее адвокатов, требующее развода.

— Вас эта перемена в ней удивила?

— Знаете, к тому времени я уже давно перестал удивляться.

— А как к разводу отнеслась Феба?

— Для нее это было как гром среди ясного неба.

— Когда родители разводятся, дети ведь обычно берут чью-то сторону. А на чьей стороне оказалась Феба?

— На моей, разумеется. Я ведь вам уже говорил, почему. Похоже, мы с вами топчемся на месте.

На месте я топтался только потому, что боялся сообщить ему о смерти Фебы — ведь после этого задавать дальнейшие вопросы будет бессмысленно. А вопросов еще было много.

— Помните день вашего отплытия, когда миссис Уичерли поднялась на борт парохода?

— Пожелать мне счастливого пути, — съязвил он. — Еще бы не помнить.

— А вам известно, что Феба сошла на берег вместе с матерью?

— Первый раз слышу. Из моей каюты они ушли одновременно, это верно.

— Они вместе уехали на такси и вроде бы вполне ладили — во всяком случае, Феба согласилась приехать вечером к материв Атертон.

— Откуда вы все это знаете?

— Такова моя профессия — знать и задавать вопросы. Кстати, о вопросах: вы в тот вечер сходили на берег?

— Послушайте, такое впечатление, что вы меня в чем-то подозреваете!

— На то я и сыщик, чтобы подозревать. Между прочим, вы мне не сказали, что ваш пароход отплыл не по расписанию второго вечером, а третьего утром.

— Да, верно, совсем забыл, отплытие задержалось.

— Допускаю, что это вы еще могли забыть, но вы наверняка помните, сходили вы в тот вечер на берег или нет.

— Нет, если это вас так интересует, не сходил. Должен, однако, сказать, что вопрос ваш оскорбителен, как, впрочем, и все остальные вопросы. Я вообще не понимаю, с какой стати вы меня допрашиваете? Вы держитесь возмутительно, и я этого не потерплю, слышите?! — Еле сдерживаясь, он злобно посмотрел на меня и бросил: — Что вам, собственно говоря, надо?

— Мне надо прояснить ситуацию, которая привела к гибели человека, а верней сказать, трех людей, четвертый же до сих пор находится между жизнью и смертью. Скажите, мистер Уичерли, вы на сердце жалуетесь?

— Нет. Во всяком случае, незадолго до отплытия я был у врача, и тот остался мной вполне доволен. А почему вы спрашиваете?

— Вчера ночью у Карла Тревора был инфаркт.

— Что вы говорите? Какой ужас, — отозвался Уичерли каким-то искусственным голосом. В его глазах появилось что-то лисье. — Как он сейчас?

— Не знаю, но у него это уже второй инфаркт, притом тяжелый. В данный момент он лежит в больнице в Терранове.

— В Терранове? Что он делает в этой дыре?

— Поправляется, надо думать. Вчера мы с ним ездили в Медсин-Стоун, где у берега под водой была обнаружена машина. Как выяснилось, машина вашей дочери. В машине нашли труп. Женский труп. Тревор опознал его, и ему стало плохо.

— Это была Феба?

— Да.

Уичерли отвернулся к окну и надолго застыл в каком-то неловком положении: казалось, горе обездвижило его. Когда же он вновь повернулся ко мне, лисьего прищура в глазах уже не было.

— Так вот о чем вы хотели мне сообщить, — почему-то басом проговорил он. — Моей дочери нет в живых.

— Увы. Есть, правда, некоторая несогласованность в фактах. По одним сведениям, Феба погибла вечером второго ноября — около полуночи ее машину видели в Медсин-Стоуне.

— Кто был за рулем?

— На этот вопрос я пока затрудняюсь ответить. По другим же сведениям, Феба целую неделю после второго ноября прожила в квартире своей матери, в Сан-Матео. Во всяком случае, там жила девушка по фамилии Смит, очень похожая на Фебу.

В глазах Уичерли блеснула надежда.

— Смит — девичья фамилия моей жены, и Феба вполне могла ею воспользоваться. Значит, если верить этим сведениям, Феба еще жива...

— Я бы на вашем месте не обольщался, мистер Уичерли, ведь ваш шурин опознал тело. Будь это не Феба, у него не было бы инфаркта.

— Да, Карл действительно был к дочери очень привязан. — Тут Уичерли заметался по комнате, точно посаженный на цепь медведь. — Но не больше, чем я, — добавил он, как будто от этого ему было легче. А потом, смотря мне прямо в глаза, спросил: — Где она сейчас?

— В морге, в Терранове. Пожалуй, вам стоило бы туда сегодня съездить. Но учтите, надеяться, по существу, не на что: зрелище вам предстоит невеселое, и я почти уверен, что вы узнаете свою дочь.

— Но вы же сами сказали, что ее видели в Сан-Матео живой и невредимой через неделю после смерти. Выходит, утонула другая девушка.

— Нет, скорее, другая девушка жила в Сан-Матео.

Глава 24

Я поехал обратно на Полуостров. Несмотря на «пятнадцатидолларовый» сон, устал я как собака. В голове у меня перемешались люди, события, города, идеи, и я был охвачен тем энтузиазмом, какой испытывает математик, когда ему кажется, что он вот-вот вычислит квадратуру круга — стоит только хорошенько подумать.

Заместитель директора телефонной компании в Пало-Альто после долгих препирательств сообщил в конце концов, что Бобби Донкастеру звонили из телефонной будки, находящейся на заправке в Бейшоре, в Кедровой аллее.

Кедров, как, впрочем, и других деревьев, в Кедровой аллее не было и в помине, зато было много машин, которые неслись через довольно безотрадный жилой массив в направлении шоссе. Перед самым выездом на автостраду, на углу, и находилась заправочная станция Гарри с вывеской «У нас можно приобрести льготные талоны-марки». Я издали увидел телефонную будку, которая, точно часовой, стояла на самом краю заправки.

Я подъехал к колонке, и ко мне из здания выбежал улыбающийся юркий седой человечек с брюшком, выдававшим в нем бывшего боксера второго полусреднего веса или корабельного механика, уволенного с флота по возрасту. На груди его белого комбинезона было вышито имя «Гарри».

— Слушаю, сэр.

— Заправьте полный бак. В него входит галлонов десять.

Пока лился бензин, я подошел к телефонной будке и посмотрел на ее номер — Дейвенпорт 93489. Когда я вернулся к машине, бывший боксер с остервенением тер ветровое стекло.

— Вам мелочь нужна? Позвонить хотите? — осведомился Гарри.

— Нет, благодарю. Я — сыщик, расследую дело об убийстве.

— Надо же, — отозвался он то ли с издевкой, то ли по наивности.

— Вчера вечером, часов в шесть, один из подозреваемых звонил по телефону из этой будки. Вы в это время работали?

— Да, и, кажется, знаю, кого вы имеете в виду. Ею уже и до вас интересовались.

— Значит, это была женщина?

— Еще какая. — Гарри, выронив тряпку, вскинул руки и изобразил в воздухе женскую талию. — Пышная блондинка в лиловом платье. Я ей деньги разменял.

— Зачем?

— Ей позвонить надо было. Она дала мне пятидесятидолларовый банкнот.

— А откуда она приехала?

— Вон оттуда. — И Гарри показал пальцем на ведущую к центру Пало-Альто Кедровую аллею. — Еле шла, ноги у нее, видать, болели.

— Она была пешком?!

— Да, представьте себе. Такая дамочка — и пешком.

— Опиши мне ее.

Он описал — Кэтрин Уичерли, не иначе.

— Ты уверен, что звонила она?

— На все сто. Зашла в будку, разговаривает и вдруг меня подзывает. «Где, — спрашивает, — здесь ближайший мотель?» «„Сиеста“, — отвечаю, — но мотель этот никудышный, вам он, говорю, не подойдет». А она: «Подойдет, не беспокойтесь».